C.А.Есенин. «Черный человек» (комментарий, интерпретация)

А.Марченко Есенин: путь и беспутье

Книжный интернет-магазин Лабиринт

«Чёрный человек» начат за границей, в 1922 году, закончен – менее чем за месяц до смерти поэта. Очевидно, что поэт придавал этой вещи особое значение, раз уделил ей столько терпения. С другой стороны – это вещь небольшая. Значит, в ней, по крайней мере, выверено каждое слово.

Поэма начинается как бы с запинки: «Друг мой, друг мой…». Размер, близкий к дольнику обещает всему последующему перейти в исповедь, а не в обыкновенную дружескую беседу:

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

Лирический герой списывает боль на одиночество и алкогольную зависимость, делая это метафорическими средствами:

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Он овладевает речью, и речь воплощается в плавный дактиль. Заметим, если строчки стихотворения расположить оканчивая каждую рифмой, то получится традиционный катрен с чередованием мужских и женских рифм. Для образного «разгона» поэту не нужно много лексического пространства: чёрный человек, его злой гений, появляется уже во второй строфе. Появление его предваряется гениальным экспрессионистическим определением своего состояния:

Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица.

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

При чтении этих строк у меня в памяти всплывают картины Эгона Шиле с обилием красно-коричневых тонов и нарочито физиологическим изображением тел. Не тела, но их части отражают психологическое состояние человека, и то же самое происходит у Есенина. Но дальше:

Черный человек,

Черный, черный,

Черный человек

На кровать ко мне садится,

Черный человек

Спать не дает мне всю ночь.

Повторения, нарочитые повторения. Как в детской страшилке. Отметим, что в стихотворении задействованы не только лексические, но и композиционные повторы. И всегда они приводят нас к чему-то новому, при этом играя роль знакомой ноты. Но – всё только начинается. Кто этот «чёрный, чёрный?»

Черный человек

Водит пальцем по мерзкой книге

И, гнусавя надо мной,

Как над усопшим монах,

Читает мне жизнь

Какого-то прохвоста и забулдыги,

Нагоняя на душу тоску и страх.

Черный человек

Черный, черный!

Теперь мы видим, где воплощается эта неуверенность поэта в том, кто он такой и что с ним происходит – ему этот чёрный человек рассказывает о его, есенинской, жизни, действительно как покойнику. В жизни часто бывают такие моменты, когда ты настолько вживаешься в события, что уже не в состоянии посмотреть на себя со стороны. И слушая чужие суждения о себе, невольно думаешь: неужели это про меня? неужели я – такой? Будто другим видней. Просто примеряешь своё alter ego на другого, того, кто о тебе судит, обезличиваешься. И приходишь в конце концов всё равно к самому себе, неизвестному, пустому себе, который тщетно пытался дать себе определения из чужих уст. Чёрный человек – именно такого рода alter ego, считающее, что твоя судьба кое-что о тебе говорит, что ты всё-таки личность, что в тебе есть смысл. Но в этот момент поэт со своим alter ego настолько от той личности отстраняются, что беседуют будто о ком-то третьем:

Слушай, слушай, -

Бормочет он мне, -

В книге много прекраснейших

Мыслей и планов.

Этот человек

Проживал в стране

Самых отвратительных

Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране

Снег до дьявола чист,

И метели заводят

Веселые прялки.

Был человек тот авантюрист,

Но самой высокой

И лучшей марки.

Был он изящен,

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою.

Будто чёрный человек хочет научить героя чужому опыту, замечательному опыту ловкого, преуспевающего человека, который приспособился к жизни в стране «громил и шарлатанов» ‒ Советской России. Вкрапляются здесь элементы биографии Есенина: его женитьба на Айседоре Дункан, о которой говорится саркастически. Находит место здесь и самоирония с привкусом бессознательной надежды на ободрение, на то, что тебе скажут: «да брось…» А между тем ложь и притворство становятся частью собственных, поэта, правил:

Счастье, — говорил он, -

Есть ловкость ума и рук.

Все неловкие души

За несчастных всегда известны.

Это ничего,

Что много мук

Приносят изломанные

И лживые жесты.

В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжелых утратах

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым -

Самое высшее в мире искусство.

Последняя строфа звучит сама по себе искусственно, начинаясь как лозунг: «В грозы, в бури…» (звучит как «Вихри враждебные…»). Это – как бы поэту хотелось видеть себя со стороны, как бы ему хотелось «казаться улыбчивым и простым».

Но ему уже как бы надоедает путешествие alter ego в глубины своего подсознания, «служба водолазовая»:

Черный человек!

Ты не смеешь этого!

Ты ведь не на службе

Живешь водолазовой.

Что мне до жизни

Скандального поэта.

Пожалуйста, другим

Читай и рассказывай.

Но чревато это тем, что чёрный человек посмотрит на него прямо, не через третье лицо (мы найдём то же самое через строфу):

Черный человек

Глядит на меня в упор.

И глаза покрываются

Голубой блевотой, -

Словно хочет сказать мне,

Что я жулик и вор,

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.

Обокравший – того себя, который мог бы приспособиться к новым советским порядкам. Далее следует повторение первой строфы, о котором уже говорилось выше. Во многом поэме позволяет стать оной не объём, но музыкальная составляющая. Есенин достигает этого, частично используя приём контрапунктов. На основную тему наслаивается новое содержание, как и на голос лирического героя наслаивается голос чёрного человека, а также судьба поэта уже в «троюродном» родстве. Второму пришествию чёрного человека предшествует пейзаж за окном:

Ночь морозная.

Тих покой перекрестка.

Я один у окошка,

Ни гостя, ни друга не жду.

Вся равнина покрыта

Сыпучей и мягкой известкой,

И деревья, как всадники,

Съехались в нашем саду.

Не считаю, что эта импрессионистическая зарисовка работает на главную тему. Она просто поддерживает общий образный тонус поэмы. С натяжкой можно предположить, что деревья-всадники символизируют гипотетических врагов поэта, что я и делаю, прежде чем закончить эту фразу:

Где-то плачет

Ночная зловещая птица.

Деревянные всадники

Сеют копытливый стук.

Вот опять этот черный

На кресло мое садится,

Приподняв свой цилиндр

И откинув небрежно сюртук.

«Копытливый»=«копытный»+«пытливый». Неологизм Есенина подчёркивает пытливость природы, будто тоже требующую ответа на его собственные вопросы. А культурные знаки – цилиндр и сюртук – отсылают нас к другому чёрному человеку, из «Моцарта и Сальери» Пушкина (об этой связи поэт заявлял лично). Это – уже часть дьявольской силы, а также дьявольская часть себя, искушающая, а далее – укоряющая, как бы мстящая за отказ. Поэтому встречаем дальше:

Слушай, слушай! -

Хрипит он, смотря мне в лицо,

Сам все ближе

И ближе клонится. -

Я не видел, чтоб кто-нибудь

Из подлецов

Так ненужно и глупо

Страдал бессонницей.

Ах, положим, ошибся!

Ведь нынче луна.

Что же нужно еще

Напоенному дремой мирику?

Может, с толстыми ляжками

Тайно придет «она»,

И ты будешь читать

Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!

Забавный народ.

В них всегда нахожу я

Историю, сердцу знакомую, -

Как прыщавой курсистке

Длинноволосый урод

Говорит о мирах,

Половой истекая истомою.

После лавины этих обвинений и автовопросов любой бы задумался: а не похотлив ли и я, не чёрен ли? Что кроется под моими возвышенными представлениями о поэтическом даре? Зачем же брезговать «ловкостью рук», раз и так никуда не годен, раз я этой пошлости людской – свой? Зачем глупо мучаться бессонницей? Подготавливая эту почву, чёрный человек, с одной стороны, бьёт наотмашь, поминая чистое и невинное детство поэта («Не знаю, не помню…»), с другой – вновь переходит в третье лицо, с чем связан повтор: «… К тому ж поэт…». Таким образом, симметричная композиция поэмы частично замыкается, оставляя пространство для логической концовки:

Черный человек!

Ты прескверный гость.

Это слава давно

Про тебя разносится.

Я взбешен, разъярен,

И летит моя трость

Прямо к морде его,

В переносицу…

. . . . . . . . . . . . .

…Месяц умер,

Синеет в окошко рассвет.

Ах ты, ночь!

Что ты, ночь, наковеркала?

Я в цилиндре стою.

Никого со мной нет.

Я один…

И разбитое зеркало…

В разбитом зеркале – то, что поэт в себе презирает, но не может вычеркнуть, кроме как из поля зрения. Чёрный человек – часть демонической силы, собрат Мефистофеля из «Фауста». Чёрный человек – искуситель. Чёрный человек – жестокий и бескомпромиссный путешественник в глубины подсознания поэта. И, вероятно, ставший неотъемлемой частью этого подсознания, борьба с которым приводит к слепоте самоанализа, к разбитым зеркалам. А разбитое зеркало – плохая примета.

 Баландин Сергей, 11 класс, 2011

Лабиринт
Share this post for your friends:
Добавить себе
This entry was posted in Анализ художественного текста, Новости сайта and tagged Есенин, , Черный человек. Bookmark the permalink.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Можно использовать следующие HTML-теги и атрибуты:

=) 8) :( ;) :P :-D =-O :-! *IN LOVE* %) *CRAZY* Еще смайлы