Традиции Л.Н. Толстого в русской литературе XX века.

Эпическое и лирическое начало в романах

Л.Н. Толстого «Война и мир» и В.С. Гроссмана «Жизнь и судьба»

Литература жива традициями. Кажется, сегодня эта мысль неоспорима. Несмотря на запальчивые призывы футуристов и пролеткультовцев сбросить классиков с «парохода современности», в лучших произведениях русской литературы XX века используются идейно-художественные завоевания писателей предшествующих эпох. Среди них имя Л.Н. Толстого занимает не последнее место. Мощь творческих открытий его казалась настолько велика, что уже современники (А.П. Чехов, В.Г. Короленко, Д.Н. Мамин-Сибиряк) ощущали несомненное их влияние. Позднее в этом признавались И. Бунин и И. Шмелев, М. Шолохов и Л. Леонов. Не раз говорил об опоре на толстовские традиции в своих произведениях и В.С. Гроссман.

Особенно интересно в этом смысле сопоставление жанровых особенностей романов Л.Н. Толстого «Война и мир» и В.С. Гроссмана «Жизнь и судьба». Почти столетие отделяет эти произведения друг от друга. Тем удивительнее острота узнавания связей между ними.

Эпическое и лирическое (романное) начало органически сочетается в обоих произведениях, что позволяет назвать их романом-эпопеей.

Эпичность дает себя знать прежде всего в определении пространства. У Толстого это Россия (Москва и Петербург, Лысые Горы и Бородино), Австрия (Браунау), Франция (Париж). У Гроссмана Советский Союз (Украина, Сталинград, Саратов, Куйбышев, Казань, Москва) и Германия (Бухенвальд). Также широки и временные рамки романного полотна. У Толстого события разворачиваются на протяжении пятнадцати лет (1805-1820 г.). У Гроссмана и того больше (первые съезды партии, революция, похороны Ленина, коллективизация, 1937 год – в воспоминаниях героев; Сталинградская битва).

Пространственно-временной размах позволяет воссоздать в обоих романах целую панораму народной жизни. При этом впечатляет количество героев. Среди них и вымышленные персонажи, и реальные исторические лица: Багратион, Барклай, Дохтуров, Бенигсен, Кутузов, Наполеон у Толстого; Гуртьев, Жданов, Сталин, Гитлер у Гроссмана.

Наконец, изображение народной жизни дается в обоих романах на изломе истории, в пору военных испытаний. В «Войне и мире» это Отечественная война 1812 года, у Гроссмана – Великая Отечественная война. Защита отечества, как и Толстому, видится Гроссману «долгой, нелегкой, работой», «великим ратным трудом». Именно героизм простых солдат и офицеров решает исход войны. Это Тимохин, Тушин, Долохов, Денисов, Николай и Петя Ростовы у Толстого; Греков, Сережа Шапошников, Катя Венгрова, лейтенант Викторов у Гроссмана.

Готовность к подвигу, патриотизм, вера в победу охватывает и тех, кто не должен в силу обстоятельств держать оружие в руках. Это кузнец Ферапонтов, семья Ростовых, Княжна Марья, Пьер Безухов у Толстого; Штрум, Чепыжин, Маша Соколова, Спиридонов, Вера в «Жизни и судьбе». Напротив, «ловцам наград и выдвижений», таким, как Б. Друбецкой, Берг, номенклатурным работникам и военным карьеристам Гетманову, Гришину, Неудобнову выносится нравственный приговор. Они «нарост на теле государства», народа.

Отдавая должное роли простых людей в победе над врагом, оба писателя не переоценивают роли командиров. Кутузов лишен всяческого самолюбования, в решающий момент сражения он сознательно уходит на второй план, понимая, что исход битвы решит дух армии, а не его руководство. Почти аналогичная ситуация у Гроссмана: в результате воздушной атаки засыпан командный пункт батальона, а в нем – командир полка Березкин. Полк успешно сражался без командира. А вот ощущение командующего фронтом генерал-полковника Еременко, приехавшего на дышащий смертью берег Волги: «он…стоял, как стояли тут, на берегу, тысячи и десятки тысяч солдат, чувствовал, что народная война больше, чем его умение, его власть и воля». Лучший полководец (Кутузов, Новиков) чувствует душу простого солдата: «…то, что в них, то и в нем».

С лирическим (романным) началом связана в обоих романах «мысль семейная». Ростовы и Болконские, Шапошниковы и Штрумы – вот тот «круг отцов, детей, сестер», за которым пристально следят оба писателя. Тема кровного родства, материнства здесь основная. Война же мыслится как сила, разрывающая естественные человеческие связи. Потрясает изображение горя матери, когда война отнимает у нее сына (у графини Ростовой – Петю, у Людмилы Николаевны – Толю). Своего апогея эта тема достигает в сцене казни Софьи Осиповны Левинтон. Она в газовой камере прижимает к себе шестилетнего Давида, чужого одинокого ребенка. «Я стала матерью», — подумала она. Это была ее последняя мысль». А как пронзительно по силе материнского чувства прощальное письмо матери Штрума!

Но материнская любовь – это еще и залог победы жизни над смертью, мира над войной. Ждет ребенка Наташа, ждет ребенка и Вера Спиридонова, к котеночку, как к ребенку, проникается нежностью Катя Венгрова в разгар страшных боев, у теленка, которому воин протянул кусочек сахара, «милые глаза огромного младенца».

Характерная черта обоих романов – показ духовных исканий главных героев.

Женя Шапошникова сродни Наташе Ростовой: обаятельная, открытая, естественная в каждом своем движении, она проходит трудный путь и обретает личное счастье, возвращаясь к мужу, от пока благополучного Новикова – к заключенному на Лубянке. Безрассудство? Нет. Она не может позволить себе быть счастливой, когда близкому человеку плохо. Точно так же Наташа Ростова ухаживала за умирающим Болконским. Путь к обретению внутренней свободы проходят А. Болконский и П. Безухов у Толстого; Новиков, Крымов, Мостовской у Гроссмана. Мысль о духовной свободе, независимости от условностей светской жизни, от власти денег и славы вынашивается героями Толстого. Тема свободы становится основной и в романе Гроссмана. Только вот обрести ее становится намного сложнее героям XX века, поскольку ценность человеческой жизни в тоталитарном государстве минимальна. Особенно пристально автор всматривается в судьбу Виктора Штрума, образ которого, несомненно, во многом автобиографичен. Поединок с государственной машиной подавления, поединок за свободу дается этому герою очень непросто. Он пьянеет от смелых, острых разговоров с Каримовым, Марьяровым и – «до жути боится» доноса, страх заполняет все его существо. Он мужественно отказывается от публичного покаяния, но наивно радуется заступничеству Сталина, тому, что бывшие гонители стали ему благоволить. Он забыл, что государство все равно потребует от него демонстрации благонадежности в ответ на защиту. И он подписывает то, что не должен был подписать, оболгав уважаемых им людей и приняв участие в тех мерзких играх, на которых держалось общество насилия. Почти физически Штрум ощущает, как в нем «росла сила, превращающая его в раба». Но, может быть, именно от его силы поднимается дух сопротивления в его дочери, в ее друзьях, в Соколове. Капля за каплей приходя к людям, накапливаясь в них, живя в них, свобода точит каменный остров тоталитарной империи.

Судьбы героев обоих романов трагичны, их жизнь полна утрат, однако оба произведения заканчиваются высокой, утверждающей нотой надежды. Война закончена, нарушенная стабильность вековечного порядка восстановлена, а значит – все к лучшему.

«Еще немного и холодно, но совсем уж скоро распахнутся двери и ставни, и пустой дом оживет… пройдет по дому уверенный хозяин».

Значительность, глубина исследования жизни в романах Л.Н. Толстого и В.С. Гроссмана подчеркивается их названиями. Они сходны даже по синтаксическому строению: «Война и мир», «Жизнь и судьба».

Союз «и» призван подчеркнуть диалектическое единство во многом противоположных и взаимодополняющих понятий. Эти понятия глобальны, они обозначают силы, которые часто маленькому человеку неподвластны. И все же человек, обретающий духовную свободу, может противостоять войне и судьбе, защищая идеалы жизни и мира. Авторы верят в это. И их вера, удесятеренная силой творческого гения, передается читателям.

Добавить себе