Комплексный анализ рассказа А.П. Чехова «Архиерей»

Пересказать сюжет чеховского рассказа «Архиерей» достаточно сложно: слишком много мелких, будничных событий, среди которых главные готовы потеряться. Привычные церковные службы, неинтересные незначащие встречи, невыразительный досуг, болезнь — здесь Чехов не скупится на подробности. Однако приезд к главному герою горячо любимой матери дан бегло, через малозначительные диалоги. Печальный же конец — смерть архиерея — как бы скомкан, описан с какой-то стыдливой краткостью. По-видимому, не в этих событиях и даже не в самой смерти преосвященного содержание рассказа. Но в чем же тогда?

Думается, главным в замысле писателя было желание раскрыть душу и сердце архиерея Петра. Человека воистину духовного. Автор делает это прежде всего через воспоминания героя о детской любви к божьему миру, к матери, которую любил и помнил «почти с трех лет». Он вспоминает себя «без шапки, босиком, с наивной верой, с наивной улыбкой», счастливого, ощущающего, «что радость дрожит бесконечно в воздухе во время крестного хода». Пейзажи, связанные с воспоминаниями, тоже исполнены любви и проникновенности. Вот высокая колокольня, «вся залитая светом», а по всему саду, «освещенному луной», разливается «веселый, красивый звон дорогих тяжелых колоколов». «Скрип колес, блеянье овец, церковный звон в ясные, летние утра… как сладко думать об этом!»

Любовь к церковной службе, праздничному перезвону сохранилась в душе архиерея, и до сих пор он верует истово!

Слушая про «жениха грядущего в полунощи» и про «черты украшенный», он чувствовал душевный покой, тишину, и «слезы заблестели у него на лице, на бороде».

Всюду, где архиерей наедине со своими чувствами, тональность беспечальная, светлая, мягко лирическая, навевающая душевное умиротворение.

Однако как только мы видим героя в людском окружении, все становится окрашенным по-другому — темновато, скучно, уныло. Приехали две богатые дамы, помещицы. Визит бессмысленный: полтора часа они просидели у заболевшего уже архиерея с втянутыми лицами. Заявился молодой кунец Еракин. Будто бы по очень важному делу: пожертвовать монастырю….. но речь его невразумительна, понять его невозможно. Он испытывает лакейское преклонение перед званием архиерея и от волнения несет бессмыслицу.

Другая просительница, старая сельская попадья, вообще не в состоянии выговорить ни слова. Ведь он «владыка». А преосвященный Петр — никакой не владыка. Человек он добрый, тихий, благожелательный. Бесхитростно простой, совершенно лишенный честолюбия:» мне бы быть деревенским священником, дьячком или простым монахом». Людской страх и отчуждение действуют на него угнетающе. Больнее всего то, что и мать видит сына через призму его положения. Она сильно к нему привязана, любит. Но уже не знает, как говорить ему: ты или вы? И можно ли в его присутствии смеяться или нет?

И когда преосвященный сказал, как он скучал по ней и нежно погладил ее руку, мать «улыбнулась, просияла, но тотчас же сделала серьезное лицо и проговорила:» Благодарим вас!» Только в момент его предсмертной агонии «она уже не помнила, что он архиерей, и целовала его, как ребенка…» «Вы» забыто, исчезло:

Павлуша, голубчик, — заговорила она, — родной мой!.. Сыночек мой!..

Но Павлуша уже не в состоянии ответить, он в беспамятстве. Не слышит горячих материнских слов. И ужаснее всего то, что при жизни он — не Павлуша, а преосвященный Петр — и не слышал их никогда. А виной всему ненавистное Чехову рабское чинопочитание.

В этих уродливо сложившихся условиях, когда одиночество облеченного властью человека становится таким пронзительным, преосвященному легче всего не с родными, а, как это ни странно, с дремуче невежественным Сисоем, который свято убежден, что японцы и черногорцы одного племени, и которому все «не ндравится». Все дело в том, что Сисой не лебезит, не подхалимничает, не трепещет перед саном архиерея. Между тем тлетворный дух раболепия настолько силен, что начинает портить и самого героя. Не позволяя себе в проповедях дурно говорить о людях, во время приема посетителей он гневается, выходит из себя. Потом он раскаивается, но штрих это многозначителен. Начальственный гнев тоже есть в нем, и Чехов не может об этом не упомянуть.

На следующий день после смерти почитаемого всеми человека наступает пасха. Гулкий радостный перезвон с утра до вечера стоит над городом. Назначен новый архиерей, и об умершем уже никто не вспоминал. «А потом и вовсе забыли». Вот она, суровая правда о цене людского преклонения перед тем, что выше их и сильнее. Наверное, чтобы подчеркнуть эту суровость, Чехов скупится на подробности. Суета сует… А что же настоящее? Любовь тех немногих близких, кто помнит тебя, да чистая душа, спасенная в вере и сохраненная для Бога.

Добавить себе